Жирайр Сефилян

О поколении

Я родился в 1967 году в Бейруте. Здесь же появились на свет два моих старших брата и сестра – мы относились к третьему по счету поколению. Спасаясь от смерти во время Геноцида, дед пятнадцатилетним подростком босиком добрался до Ливана. Отец родился уже в бейрутском квартале Ашрафие – его не стало, когда мне исполнилось одиннадцать. Жаль, что он так и не дождался независимости Армении.

Едва открыв глаза, мое поколение увидело войну. Мне было восемь лет, когда началась гражданская война в Ливане, и с первых ее дней наш дом оказался на расстоянии меньше восьмидесяти метров от окопов. Когда в 1990 году я уехал в Армению, война в Ливане еще не закончилась. Таким образом, почти двадцать лет сознательной жизни я видел войну.

Мы получили национальное воспитание и в семье, и в школе, и в партийном клубе. Я ходил в армянскую школу, воспитывался в дашнакской среде, был членом юношеской, потом молодежной партийной организации, вступил в партию. Мы старались хранить национальные ценности, национальное достоинство. К примеру, когда случались мальчишеские стычки между нами и арабскими подростками, личные обиды задевали нас не так сильно, как оскорбления в адрес Армении или нашей нации – такое мы не прощали.

Хотя наше поколение родилось и выросло в Ливане, мы никогда не чувствовали себя ливанцами. Как и многие другие, я с детства мечтал вернуться в Армению. И нашему поколению повезло – мы получили такую возможность. 

Детство и война

Конечно, в детстве трудно понять ценность жизни. Для нас, детей, атмосфера войны была захватывающей – здесь человек мог очень ярко себя проявить. Я всегда думал о том, что когда-нибудь с оружием в руках должен оказаться в Армении, хотя не говорил об этом вслух. Пять лет назад, когда мать была еще жива, я нашел свой рисунок времен детского сада, о котором давно забыл: трехцветное знамя на вершине горы Арарат и винтовка.

В восемь лет я первый раз держал в руках оружие, и с тех пор сохраняю к нему любовь. Каждое утро мы, дети, просыпались на рассвете в пять-шесть часов (именно в это время начиналась особенно активная перестрелка) и бегали собирать гильзы, которые потом сдавали как медь на переплавку. На вырученные деньги сами покупали патроны и предлагали их бойцам – в обмен на десять патронов нам разрешали один раз выстрелить из винтовки. Тогда, в начале конфликта, основным оружием были ружья и карабины, потом на вооружении уже появились «калашниковы», «М-16». С детства у меня была пневматическая винтовка, в четырнадцать лет я купил на свои сбережения свой первый боевой пистолет. И до отъезда в Армению всегда имел его при себе. Куда бы я ни ездил в Ливане, тем или иным способом мне удавалось миновать посты и проверки – сказывался присущий молодости авантюризм. 

В условиях войны человек быстро взрослеет. Уже с 15-16 лет я начал задумываться о национальных задачах, сохранении общины, преемственности поколений. Жить ради удовольствий у меня не было желания – сама ситуация толкала меня больше в сторону национального. В атмосфере войны у всякого народа происходит кристаллизация, и если ливанская община имеет свои особенности, отличающие ее от других, – причина этому война, которая укрепляет и очищает. В нашем поколении положительные стороны национального чувства были выражены сильнее, чем у предыдущего, хотя обычно действует обратная закономерность – крепость со временем разрушается и человек слабеет. Но война заставила нас отказаться от всего чуждого, к чему мы уже привыкли в своей жизни – например, мы отныне предпочитали слушать армянскую музыку. И еще у нас с детства укоренилась идея справедливости. Помню такой случай. У нас выращивали особый фрукт, который называли «нор ашхар». Мы, трое ребят, залезли в чужой сад, нарвали фруктов, потом высыпали их на землю, чтобы поделить. В конце от всей кучи осталось две штуки – как их поделишь на троих? Мы их выбросили, чтобы не нарушать равенства – эту идею мы понимали с детства. 

Образцы для подражания 

Наше поколение всего лишь на несколько лет отличалось по возрасту от ребят из лиссабонской пятерки. Один из них – Седрак Аджемян – состоял в нашем клубе. Их гибель, их подвиг оказали на нас большое влияние. Мы уже выбрали свой путь и надеялись однажды тоже проявить самопожертвование. К нашему сожалению, в то время показательные вооруженные акции против Турции уже были прекращены, и мы вынуждены были взяться за воспитательную работу. Уже в раннем возрасте стали заниматься воспитанием следующего поколения – идейным и физическим. 

Для меня были авторитетами также фидаины и национальные деятели начала двадцатого века – Никол Думан, Арам Манукян, Ростом и др. Эти люди творили историю, они доказали не только свои организационные способности, но и преданность делу. Такого рода люди очень важны. В течение всего двух с половиной лет существования Первой республики в политической элите их было больше, чем в теперешней независимой Армении.

Боевой путь

В то время в связи с гражданской войной мы проходили также и военное обучение. Потом я сам стал военным инструктором. Когда в 1988 году в Армении началось национальное движение, я начал серьезно готовиться к возвращению и в 1990-м приехал по каналам Дашнакцутюн как военный инструктор. Меня послали на шестимесячный срок, но я отказался возвращаться обратно.

В 1990 году я побывал во многих регионах Армении, обучая формирующиеся отряды. В боевых действиях я участвовал с весны 1991 года. 30 апреля мы прибыли на помощь Геташену в день его падения. К моменту прибытия он уже был захвачен, и наши вертолеты вынуждены были приземлиться в Гюлистане. В Шаумяне мы встретили людей, спасшихся после взятия Геташена и Мартунашена, затем сменили тех, кто защищал села Бузлух, Манашид, Эркедж, Ай-Парис. В то время я был приписан к отряду в качестве военного советника. Мы, выходцы из диаспоры, старались скрываться от советских войск, которые проводили проверки паспортного режима. У тех, кто приехал из Армении, были хоть какие-то документы, а у нас не было ничего, и это означало неминуемое задержание. В боях у Ай-Париса отряды понесли первые потери – на моих глазах от огня советских войск погибло пять человек. После нескольких месяцев пребывания в Шаумяновском районе я вернулся в Армению, в Алаверди. Там занимался военной подготовкой нового отряда из жителей города, с которым снова отправился в Шаумян. Тогда имело место отступление из Бузлуха и Манашида, Очень тяжелое впечатление производила наша страшная неорганизованность – иначе и быть не могло при незрелости политического руководства и бездарности военного. Хотя потенциал мы имели, в том числе и в Спюрке. Большой потенциал был и в ближнем Спюрке – мы не смогли правильно использовать опытных армянских офицеров-специалистов из Советской армии. С самого начала все было поставлено на непрофессиональную основу, что принесло нам большой вред. Шаумян нетрудно было удержать, если бы менталитет был таким же боевым, каким стал в 1993 году. Мы могли бы оставить несколько сел и сосредоточиться в лесах, занять выгодные позиции и превратить эти села в кладбища для врагов. 

В конце 1991-го я с несколькими ребятами обучал в Степанаване отряд из 56 человек, став в первый раз командиром отряда. Отряд послали с заданием освобождать Бердзор, причем провожал нас Вазген Саркисян. Двумя вертолетами отряд доставили в Гадрут, где нас встретили люди Командоса (Аркадия Тер-Тадевосяна). Но так как командующим тогда был Аго (Аркадий Карапетян), я решил найти его и совместно выработать общее решение о предстоящих действиях. Нам пришлось пешком дойти до Мец Таглара, оттуда до Тога. Вазген Саркисян обещал отправить нам в поддержку ветеранов«афганцев», предпринять другие действия, но ничего сделано не было.

В Степанакерте я встретился с Аго и Командосом и сказал им, что до освобождения Шуши проводить операцию в Бердзоре просто абсурдно. Они согласились и предложили привести отряд в Степанакерт для обороны города от атак со стороны Кркижана. Мы прибыли в конце ноября, когда советские войска еще находились там и были первым отрядом из Армении, который вошел в город открыто. Это, конечно, воодушевило арцахцев. В то время в Арцахе действовали только небольшие группы, а наш отряд был уже достаточно многочисленным. Вдобавок бойцы были не местными – из Армении и частично из Спюрка.

Здесь впервые начался процесс формирования из разрозненных отрядов регулярных рот. Мы занимались обучением карабахцев правилам организации постов, приучали экономить боеприпасы, которые были в большом дефиците – ребята были хорошие, но еще неопытные. Провели несколько удачных операций, что тоже помогло поднять еще не окрепший дух населения и бойцов. 

Потом я снова уехал на три-четыре недели и вернулся уже в марте 1992-го, чтобы участвовать в подготовке операции по освобождению Шуши. Прибыл с небольшим отрядом, который быстро стал пополняться добровольцами из Армении и несколькими ребятами из Диаспоры, увеличившись приблизительно до трехсот человек. Наш отряд стал самым крупным по численности подразделением, принимавшим участие в штурме. Ход самой операции хорошо известен, она происходила на пике подъема боевого духа. Не было человека, который не хотел бы участвовать, образовалась настоящая очередь. Люди перестали бояться смерти, думать о ней. 

Отряд разделился на несколько частей, большая часть под моим непосредственным началом заходила в тыл противнику. Остальные три взвода атаковали вместе с Ашотом Бекором и его ребятами. Через несколько часов мы узнали, что противник бежал. Правда, победа была для нас омрачена потерей – Виген Закарян из Бейрута, самый младший во всем отряде, скончался от тяжелого ранения. Перед началом штурма я предлагал ему остаться в Степанакерте, и бойцы постарше говорили, что его надо оставить. Но я не мог отказать в праве идти в бой человеку, который проделал такой дальний путь. Конечно, морально тяжело пережить гибель самого молодого. Мы возвращались обратно с тяжелым сердцем, но общее ликование людей было так велико, что мои ребята не могли не радоваться вместе со всеми, хотя на своих плечах принесли тело своего самого любимого товарища и только что пережили огромное горе. Сознание важности сделанного заставило забыть о своей боли. 

Мы перебазировались из Степанакерта в Шуши и стали первой армянской воинской частью, расквартировавшейся в этом городе. Уже начала формироваться армия, и наша рота вскоре укрупнилась, получив статус отдельного батальона. С тех пор до последних дней войны, находясь в оперативном резерве, мы побывали на самых разных участках фронта – об этом достаточно хорошо известно. В течение двух лет с момента подготовки штурма Шуши до перемирия наша часть отсутствовала на передовой всего две недели. В рамках военной логики это невозможно, но все происходило именно так, поскольку потребность была велика. 

Нам пришлось тяжелее других. Местные карабахские бойцы могли проводить какое-то время у себя дома. У ребят из нашей части не было рядом ни дома, ни родни. Военное руководство видело нашу преданность долгу и использовало ее на пользу дела, постоянно направляя нас туда, где шли тяжелые бои. В основном я принимал все поручения и только в редких случаях отказывался – в те времена такое еще было возможно. Всего в нашей части погибло 56 человек и около 250 было ранено.

Люди извне

В годы войны каждого армянина из-за рубежа арцахские армяне принимали с большим воодушевлением: человек оставил свою свободную жизнь и приехал разделить с ними их тяготы. Думаю, именно это обстоятельство сыграло свою роль в том, что вскоре я стал командиром. Недоверия или вообще какого-то барьера я не замечал. А если ты, будучи командиром отряда, ведешь себя во всех отношениях правильно – живешь в таких же бытовых условиях, как и твои подчиненные, на поле боя стремишься взять на себя главную тяжесть – твой авторитет еще больше возрастает. Люди даже начинают сочинять о тебе истории, легенды, где все слишком преувеличено. 

Польза от приехавших из Спюрка армян в Арцахе была не столько в их численности, в передаче военных навыков или знаний. Их приезд воодушевлял людей самим фактом демонстрации армянской солидарности. А подъем духа на войне важнее всего. 

Видя эту солидарность, сомневающиеся убеждались в правильности своего выбора в пользу борьбы. Из истории мы знаем, что в свое время нечто подобное происходило и в Западной Армении. Сасунцы были одними из самых боевых, но и они не организовывались для сопротивления только своими силами – извне должны были приехать люди. Нужен был авторитет – многие известные фидаины были выходцами из Восточной Армении. Сегодня в Джавахке тоже должны появиться авторитеты извне, иначе народ не организуется. Дело не в том, что на месте нет достойных лидеров, но людям свойственно недооценивать своих. Вдобавок между своими имеет место некоторая ревность друг к другу. Монте или мне доверили командование не в последнюю очередь потому, что мы были людьми извне. В этом случае ревности к назначению проявлялось меньше.