резервные билеты British Airways на пятичасовой полет в Бейрут. 24 марта наш самолет пробуксовал до стоянки по изрытому ямами гудрону бейрутского аэропорта. Мы потащили наши сумки и чемоданы через пустой, похожий на пещеру терминал и прошли немного пешком, чтобы отыскать таксиста – небритого парня в аккуратной куртке, который должен был подвезти нас в Бурдж-Хаммуд. Услышав о пункте назначения, он смутился и отрицательно покачал головой. В этой стране, по его словам, он не может проехать 11 километров по городу, потому что боится быть убитым как мусульманин. Он подвез нас к другому небритому парню, который стоял, прислонившись к такому же старому «мерседесу», и попросил этого водителя-христианина доставить нас в Восточный Бейрут. Пока мы ехали по городу в северном направлении, я пристально глядел в окно, стараясь все подмечать. Бейрут сильно изменился со времени нашего прошлого визита сюда на «фольксвагене» с домиком-прицепом. Теперь я не мог видеть жестяных крыш Бурдж эль-Брайне – обширные шиитские трущобы тянулись от самых сосен, высаженных вдоль дороги из аэропорта. Гостиница «Holiday Inn» стала гнездом снайпера, «Colonel Sanders» заимел на фасаде дыру от попадания ракеты, даже дорожные полицейские были вооружены боевыми винтовками. Через трещины в уличном покрытии свежая вода била ключами из пробитых на глубине труб, бриз доносил зловоние сточных вод, выливавшихся на морской пляж. Мерцающий Бейрут был красив, как всегда, возможно, он даже стал красивее из-за своей уязвимости и своих страданий. Миновав мрачного стрелка на перекрестке у Музея, такси поползло в потоке транспорта вниз по улице Мар Юсеф в самое сердце Бурдж-Хаммуда. Когда мы прибыли к магазину Pholidisk, друг Монте Даниэл с улыбкой убрал сигарету изо рта и розу с оранжевого пластикового прилавка. После обмена приветствиями я поинтересовался, где Монте. «Никогда нельзя точно сказать, где в эту самую минуту находится Монте», – подмигнул Даниэл. Замечание смутило меня, но я постарался сохранить на лице вежливую улыбку. Послав кого-то выяснить местонахождение нашего брата, Даниэл пригласил нас пообедать у него дома. Пока жена готовила кофе, он послал соседа забрать заказанную на вынос готовую курицу. Мы покончили с кофе и половиной курицы, когда Монте широкими шагами прошел в раскрытую дверь. Он отпустил усы, выглядел диковатым и счастливым от встречи с нами. Крепко обнявшись, мы выпили узо (бесцветный греческий ликер с ароматом аниса. – Прим. ред.), он представил нас с Марсией друзьям, которые входили и выходили в течение всего вечера. К концу вечера, поблагодарив Даниэла, мы прошли вместе с Монте в теплой темноте один-два квартала до шестиэтажного жилого дома. Ранее в этом году Монте перебрался из квартиры в доме Степанян в более комфортабельную квартиру возле школы, где он работал. Едва он закрыл дверь в свою квартиру, его настроение изменилось с веселого на серьезное. После того как Марсия шлепнулась в постель, он явно помрачнел. Достав коробку из туалета, он показал мне копии писем с требованием денег, которые посылал владельцам магазинов от имени «Секретной Армии». «Что?!» – прокричал я шепотом, прежде чем напомнить ему, что реальная «Секретная Армия» вряд ли будет счастлива узнать, каким образом используют ее имя. Тогда он достал из туалета винтовку Ремингтона и объяснил, что вкладывает полученные средства в оружие для достижения целей, объявленных «Секретной Армией».
Его глаза горели как угольки сквозь блестящую пелену проступивших слез, когда он прошептал: «Мы кое-что планируем». Ошеломленный, я смотрел на него в изумлении. Мы? Кто именно? Несомненно, «хорошие парни». Ведь именно так он описывал мне своих приятелей из Беркли и меня им. Монте имел привычку преувеличивать достоинства своих приятелей и достоинства своего храброго, выдающегося брата. Все это было понятно. Но сейчас он как будто говорил об участии в групповой операции камикадзе! Монте никогда не посвящал меня в то, что было у него на уме. Возможно, он не имел в виду никакую конкретную операцию. Возможно, он уже стоял на самом краю и готовился прыгнуть – атаковать с помощью бомб посольство, захватить самолет… сделать нечто, что произвело бы большой шум. В любом случае мне не стоило удивляться силе его приверженности долгу. Еще до того как покинуть Беркли, он выразил это достаточно ясно. «Тебе никогда не понять нашу готовность умереть за свой народ», – огрызнулся он однажды на длинноволосого пацифиста. Это казалось просто риторическим излишеством, но даже тогда он, видимо, был крайне серьезен. Протерев глаза большим и указательным пальцами, я попытался вернуть себе самообладание. «Гораздо больше твоих соотечественников мечтают об Америке, чем об Армении», – сказал я ему, изо всех сил пытаясь вернуть себе авторитет старшего брата. Если его угораздит погибнуть, они скорее будут насмехаться над «ослом-мучеником», чем последуют его примеру.
На следующее утро, покормив маленькую черепаху на балконе дынными корками, предупредив нас не подпрыгивать при внезапном грохоте, но сохранять спокойствие, Монте взял меня и Марсию с собой на ознакомительный тур по Бурдж-Хаммуду. Двигаясь по городской улице, он инструктировал нас следить за движением на верхних этажах окружающих зданий. Он также посоветовал мне идти со свободно висящими руками, чтобы не привлекать к себе внимание. Осмотревшись, я убедился в его правоте: ливанцы не ходили, не прогуливались, не слонялись, держа руки в карманах, как это делал я по американской привычке. Пока мы обходили по периметру Бурдж-Хаммуд, наш брат указывал на дорожные блокпосты сирийской армии, посты фалангистов, группы саудовских солдат из Лиги Арабских Наций и редкий пост ливанской армии. «Запоминайте форму», – строго посоветовал он. Спутав фалангистский контрольно-пропускной пункт с сирийским постом, можно было попасть в беду. Легче всего было распознать обученных в Израиле «тигров» ливанского президента Камиля Шамуна в плотно прилегающем полосатом французском камуфляже. Монте указал на перекресток возле Синн эль-Фил, где эти щегольско одетые денди сложили однажды в кучу тела убитых ими женщин и детей. [...] «Эта война – безумие, – сказал мне Монте той ночью, когда я появился в Бурдж-Хаммуде. – Брат убивает брата ни с того ни с сего». Однако вскоре он придет к выводу, что при отсутствии причин для войны она имеет свои объяснения. Согласно одному из таких объяснений несколько плутократов пытались по-прежнему распоряжаться страной как собственным магазином за счет бедного и безгласного большинства мусульман и христиан. Мы еще не пробыли в Бейруте и месяца, когда один из шамуновских «тигров» взял на прицел очередного армянского парня и «заставил его мать лить слезы», как выражались местные. С тех пор, как мы появились в Бурдж-Хаммуде, Даниэл не уставал превозносить армянскую политику нейтралитета в ливанской гражданской войне.
Присоединившись на улице к сотням участников похорон жертвы «тигров», мы начали понимать, что нейтралитет тоже имеет свою цену. Когда процессия миновала несколько кварталов, цепь охраны отделила женщин, а мужчины сомкнули ряды и продолжили свой путь плечом к плечу. Едва эта чисто мужская фаланга достигла постов вооруженной милиции «тигров», множество армянских стволов поднялось вверх, и словно по команде началась стрельба в воздух. На балконе, прямо над постом «тигров», один из наших мускулистых соотечественников зарядил автомат и стал выпускать в воздух длинные очереди, град гильз и звеньев патронной ленты барабанил по жестяной крыше поста. Процессия завернула на кладбище, находившееся среди развалин шиитского квартала Набаа. Здесь священник ткнул распятием в небо, как острием меча, и напомнил нам, что мы хороним мученика. «Mah eematsyal anmahootyoon eh», – произнес он нараспев, повторяя слова армянского историка пятого века Егише: «Смерть осознанная есть бессмертие». Похороны выглядели крайне серьезным мероприятием, но послание, казалось, не достигло адресата. Возвращаясь с кладбища, мы с Монте увидели вражеский «лендровер», катающийся взад-вперед по грязной улице в самом центре Бурдж-Хаммуда. Монте пробормотал ругательство по-арабски. В подходящий час он найдет способ отправить шамуновской банде привет погромче. В ближайшее время уже другая драма разворачивалась на улицах: фалангисты останавливали армян на блокпостах – некоторых избивали, других грабили, конфисковывали у них машины. Послание было простым: вносите деньги в нашу кассу или уезжайте из Ливана. Однажды в разгар напряженности, когда Монте проходил через маронитский квартал, его схватили люди из фалангистской милиции и отправили в Consul Militaire партии «Катаиб» – галерею во внутреннем дворике опустевшего приморского района под названием Карантина. Его втолкнули в тюремную камеру с единственным небольшим окошком под потолком. Через окно он мог слышать шум волн и чувствовать теплый бриз. Один из захвативших Монте людей назвал его палестинцем и обвинил в подделке американского паспорта. Сменив в пистолете обойму, он приставил его к голове Монте и нажал спусковой крючок. Щелчок. В обойме нет пули, ха-ха. Потом его поставили перед офицером службы безопасности, который перелистал конфискованный американский паспорт и спросил Монте, что, черт возьми, он делает в Ливане. Монте объяснил по-французски, что приехал к друзьям, занимается преподаванием и ведет исследования по археологии. Откинувшись на спинку стула, офицер улыбнулся. «Расскажи мне что-нибудь об этом», – потребовал он. Монте немедленно начал лекцию о персо-мидийской археологии, и глаза фалангиста округлились. «О-кей, о-кей», – сказал он, возвращая американский паспорт. Монте освободили со строгим предупреждением.
К 14 мая газеты сообщили, что Камиль Шамун, седовласый военачальник в очках цвета бутылок с кока-колой, договорился об очередном прекращении огня между армянами и фалангистами, и конфликт уже улажен. Однако настроение Монте оставалось скептическим. В самом деле, не прошло и месяца, как фалангисты и банда Шамуна убили еще четверых безоружных армян. Задолго до этого Монте принял решение обзавестись оружием. Как он объяснил через несколько лет другу-пацифисту: «Эксплуатация и угнетение сами по себе есть формы насилия. Чтобы защитить себя и других, я оставляю за собой все возможности, включая насилие. Это совершенно естественный ход вещей. Меня не интересует, стал ли кто-то угнетателем по праву рождения или сам проторил себе путь к такому положению. Угнетение есть угнетение. Если он отказывается исправиться по-хорошему, нам следует поступить с ним по-плохому. Вот так, все просто».
«В Ливане можно найти все, даже птичье молоко», – говорил нам Даниэл. Монте подтвердил это изречение, внимательно изучая опись товаров местных оружейных дилеров. Он приобрел два автоматических спортивных пистолета чехословацкого производства и пару гранат F-1. «Оружие – это инструмент, – любил говорить он. – Разное оружие полезно для разных дел». Ему заново нарезали ствол семимиллиметрового пистолета Unique, позднее он приобрел несколько изделий от неизвестных производителей, которым не слишком подходило название silencer (по-английски это слово означает и «глушитель», и «оружие, заставляющее навсегда умолкнуть». – Прим. ред.). Когда мы первый раз устроили тестовую стрельбу на балконе из этих изделий, соседи выскочили за дверь, убежденные, что в нашей квартире стряслось нечто ужасное. Для проверки следующего изделия мы перебрались к лесистому холму неподалеку, однако нам пришлось спешно ретироваться, после того как первая пара хлопков привлекла на место событий любопытного мальчишку. Некоторых из товарищей-бойцов в здании Airplane Building привлекал чрезмерно восторженный дух Монте. Он всегда появлялся вовремя и бодрым, чтобы покрыть товарищей из вооруженной милиции, которые отлынивали от дежурства, ссылаясь на боль в животе или на домашние обязанности. Однако для других появление Монте не сулило ничего хорошего. Однажды вечером мы с ним поедали фасоль в небольшом ресторанчике, когда вошел, пошатываясь, парень из милиции и встал перед нами, продолжая качаться из стороны в сторону.
От него несло спиртным. Он стал ругать нас как возмутителей спокойствия, как ребят, которые появились здесь в один прекрасный день, заряженные, готовые воевать. Но для него Бурдж-Хаммуд – это дом, здесь его семья, его работа, здесь он пытается построить будущее для своих детей. В отличие от нас, он не может позволить себе просидеть всю ночь, страстно ожидая шанса взяться за винтовку. Следующий месяц я, Марсия и Монте работали с целью скопить деньги на авиабилеты, чтобы попасть во Фресно на 25-летие свадьбы наших родителей. Днем Марсия шила джинсы в подвальном помещении при потогонной системе производства, а вечерами превращала большую столовую Монте в студию современного танца. Большую часть времени Монте занимало преподавание, я с утра работал помощником кондитера, днем обучал английскому в бизнес-колледже, вечером давал частные уроки языка. К концу июня мы собрали достаточно денег на билеты. Монте выпустил на свободу свою маленькую черепашку, и мы втроем отправились в США на юбилейные торжества. Я был одет в костюм-тройку, Монте облачился в свою лучшую сорочку и вельветовые брюки. Когда родители вошли в арендованный во Фресно зал и увидели всех четверых детей, они по очереди поцеловали каждого в лоб. Немного позже отец поинтересовался у Монте его планами на учебу. «Я уже слишком образован для того, что собираюсь делать», – ответил Монте. Он принял окончательное решение отказаться от археологии и сосредоточиться на изменении будущего. В течение июля Монте посетил друзей в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, закрыл свой банковский счет. В августе, по дороге в международный аэропорт Лос-Анджелеса, я завез его в магазин, торгующий товарами со скидкой, купить подарки для друзей в Иране. С сумкой, полной рукавиц для духовок, он сел на рейс до Лондона и навсегда распрощался со страной своего рождения.
Из главы «Время хаоса»
[После пребывания в Тегеране, Иранском Курдистане, посещения армянских деревень в Иране Монте возвращается в Ливан в сентябре 1979 года.]
Монте прибыл в Бейрут 26 сентября, через два дня после окончания очередного раунда боев между фалангистами и армянами. Только что вновь открылись блокпосты на Зеленой Линии, отделявшей аэропорт и западный Бейрут от восточной части города. Едва сняв сумку с плеча, он к своему удивлению узнал от друга, что пару дней в Ливан прибыл назад его двоюродный брат Давид. Недавно получив научную степень в политологии, Давид захотел на собственном опыте узнать о гражданской войне. Его первый урок начался раньше, чем он успел распаковать багаж: обвиняя армян в помощи палестинцам, фалангисты убили четырех бойцов милиции Бурдж-Хаммуда. Они похищали ради выкупа армянские семьи, обстреливали из тяжелого вооружения магазины, выволакивали женщин из машин, чтобы застрелить их на обочине. Армянские руководители снова пустились в переговоры с фалангистами, предлагая одну уступку за другой. К моменту окончания переговоров двадцать пять армян было убито, их убийцы оставались безнаказанными, и Давид пылал яростью. Последующие события только доказали бесплодность всех попыток умиротворения. Однажды днем, вскоре после договоренности о прекращении огня, неуклюжий фалангист дошагал до середины шоссе Синн эль-Фил и начал выкрикивать ругательства и угрозы в адрес жильцов дома Airplane Building. Мужчины в этот момент были на работе, в доме оставались женщины с детьми. Выглянув с балкона, Манушак Степанян, находившаяся на восьмом месяце беременности, заметила, как к дому приближаются несколько вооруженных фалангистов. Схватив переносную рацию мужа, она запросила помощь из клуба «Арагац», местного центра вооруженной милиции. Оттуда отправили на вызов двух безоружных молодых ребят – те увидели, что фалангисты стреляют в воздух, и не знали, что им делать. К их облегчению, на месте событий уже появился Монте и взял ситуацию под контроль. Зарядив винтовку, он бросился за баррикаду из мешков с песком в вестибюле Airplane Building и несколько раз выстрелил в направлении шоссе Синн эль-Фил.
Пока фалангисты отступали в укрытие на свою сторону дороги, Монте, пригнувшись, бросился к другому концу баррикады, открыл огонь оттуда, затем перескочил в середину и выпустил еще пару пуль. Со стороны фалангистов, расположившихся по другую сторону шоссе, казалось, что здание защищает полный контингент бойцов. Почти час Монте поддерживал эту иллюзию: «прыгая направо и налево, как обезьяна», по позднейшему описанию Манушак, он не подпускал близко фалангистов до тех пор, пока не вернулись с работы жильцы-мужчины и не подошли подкрепления из Клуба. С этого дня дамы из Airplane Building – Хонушу Аршо с пятого этажа, Бата Мари с шестого и Тикин Мари с седьмого – смотрели на своего молодого соотечественника одновременно с благодарностью и материнской заботой. Он решительно и хладнокровно взял ход событий под контроль, тогда как шефы из Клуба провалили свою разрекламированную роль защитников квартала. В начале октября Монте и его двоюродный брат Давид перенесли свои вещи из комфортабельной, хорошо оборудованной квартиры возле школы Торосян в мрачную разоренную квартиру на шестом этаже полуразрушенной железобетонной высотки наискосок от Airplane Building. За год до этого артиллерийский огонь превратил южный фасад здания в обломки бетонных стен, потолков и полов, свисающие на прутах стальной арматуры. Счет на электричество приходил на имя шиитов, изгнанных из здания тремя годами ранее, окна стояли без стекол, в кране не было воды. Сливные трубы не пропускали жидкость даже после того как Монте влил в них из винной бутылки неразбавленную соляную кислоту, поэтому они с Давидом мочились в обломки разрушенной части здания. Ступать при этом приходилось осторожно, чтобы не свалиться с осыпающегося выступа, не упасть с высоты в шесть этажей через пробоину от снаряда. […] В «Самокритике», написанной десятью годами позже, Монте определил дни в Бурдж-Хаммуде как «время большого хаоса» и «очень важный период созревания».
Из главы «Отбывая срок»
Большую часть тюремного срока во Фросн Монте провел в одиночных камерах площадью три на пять метров. В каждой имелись туалет, раковина с холодной водой, койка, небольшой светильник, стол, зарешеченное окно и тяжелая стальная дверь с «глазком». Каждое утро в семь часов охрана будила его лязгом, наполняя чашку черпаком с порцией кофе или молока. Затем в узком промежутке между койкой и стеной Монте семьдесят пять минут приседал и отжимался от пола. В 8:30 его выводили на утренний «променад» по тюремному плацу размером пять на восемь метров, окруженному высокими бетонными стенами. В 10 часов он возвращался в камеру, где до полудня продолжал свои физические упражнения. Как и другие заключенные со статусом DPS (Detenu particulierement signale – особо важный заключенный (фр.) – Прим. ред.) Монте должен был есть в одиночестве, за дальним столиком кафетерия под бдительным присмотром охранников. После обеда он читал, писал, слушал новости по транзисторному радиоприемнику до дневного «променада», продолжавшегося от 14:30 до 16:00. После ужина в 18:00 он снова писал и читал.
Первое время во Фросн ему только раз в неделю позволяли принимать душ, но с марта 1986 года он перешел на двухразовый душ в неделю. Поскольку Монте каждый день упражнялся до седьмого пота, дополнительный душ стал облегчением и для него, и для всех, кто находился поблизости. Во Фросн насчитывалось 3500 заключенных и 1200 охранников. «В большинстве своем охранники – хорошие люди», – писал Монте в праздник Нового 1986-го года. Однако к лету он изменил свое мнение. Охранники во Фросн принадлежали к ядру Forces Ouvrieres, правой организации, состоявшей, в основном, из полицейских, офицеров службы безопасности и охранников тюрем. «Многие из них – крайние расисты, – объяснил Монте приехавшему в тюрьму режиссеру-документалисту. – Время от времени они пользуются самым незначительным предлогом, чтобы избивать заключенных не-французов, особенно арабов и негров». «Как армянин, – добавил он, – я тоже сталкиваюсь с расовой враждебностью». Это особенно касалось охранников с каменными лицами из первого отделения, где «доля сотрудников с умственными расстройствами была наиболее высока». Как писал Монте, при благоприятной возможности они без колебаний убили бы заключенного. Но даже самые бешеные охранники старались не становиться Монте поперек дороги. Исходя из одного соображения – в случае с Монте совершенно правильного: у каждого из заключенных со статусом DPS остались на свободе вооруженные друзья. Была и другая причина: охранники боялись заключенных, которые, как и Монте, день за днем поднимали тяжести, накачивая мускулы. Вдобавок Монте отказывался от приема «лекарства». В переполненной тюрьме врачи обычно дают заключенным успокаивающие средства – отказ Монте от таких средств еще более усложнял попытки взять его под контроль. Дневной «променад» Монте проводил в «дикуссиях на разные темы с другими заключенными», как писал он в послании режиссеру-документалисту. Когда они собирались в кружок, чтобы поговорить о своих женах и любовницах на воле, Монте умолкал и думал о Сете.
Он вспоминал ночь, проведенную на веранде дома ее семьи в Анджаре.
Это было весной 1979 года. Небо было усыпано звездами, и он не мог заснуть. Наблюдая за мерцанием звезд, он решил наутро признаться в своей любви, но к восходу солнца утратил решимость. Теперь, во Фросн, он не видел ни Сеты, ни ночного неба – казалось, уже целую вечность. Благодаря солидарности между заключенными во Фросн, особенно между людьми со статусом DPS, Монте быстро записал на свой счет первый официальный успех. 22 января 1986 года, всего четыре дня спустя после выхода Монте из изолятора, охранник во время положенного посещения выдернул зубное кольцо изо рта ребенка, доведя до слез его самого и мать – жену одного из арестантов DPS. После «променада» Монте и пять других DPS отказались вернуться в камеры и вдобавок объявили об отказе от пищи до тех пор пока начальник отделения, мсье Маршан, не переведет этого охранника на другое место. Новость о голодовке распространилась по тюрьме – когда еще несколько DPS присоединились к акции протеста, напуганное начальство объявило, что охранника уберут из отделения. Второй успех последовал вскоре за первым. Однажды зимой, когда температура опустилась ниже нуля, охранник, пребывавший в дурном настроении, выволок пожилого заключенного с трахеотомией в mitard – сырую, темную тюрьму внутри тюрьмы, превосходящую воображение самого Александра Дюма. При избытке крыс здесь не было окон, отопления, воды и тюфяка. Монте и другие заключенные потребовали, чтобы узника выпустили из изолятора. Опасаясь противостояния, которое могло бы привести к общему бунту, власти тюрьмы снова уступили и освободили узника через два дня вместо восьми. В своем открытом письме Монте отметил, что пять бывших узников тюрьмы во Фросн стали главами государств, большей частью африканских. Больше сорока лет назад именно здесь, в камере под номером 354 по другую сторону коридора провел последние дни своей жизни один из кумиров Монте – Мисак Манушян. Пережив ребенком Геноцид армян, он в 1934 году присоединился к Французской компартии и во время нацистской оккупации страны возглавил отряд из 150 партизан. Его отряд пускал под откос поезда, уничтожил более пятидесяти нацистов и коллаборационистов режима Виши, прежде чем он и 22 его товарища были схвачены в ноябре 1943 года. Они содержались в тюрьме Фросн и были расстреляны здесь всей группой 21 февраля 1944 года. «Находиться в таком месте почти честь», – писал Монте из своей камеры во втором отделении. И все же это было не вполне так. В письме от 12 июля 1986 года Монте объясняет необходимость постоянной боеготовности перед лицом тюремной администрации: «Если они замечают малейший признак слабости, они пытаются использовать его на все сто». Монте и другие DPS сопротивлялись телесным досмотрам, но не всегда добивались успеха. «Часто они подвергали меня самому низменному и грубому досмотру», – писал Монте в «Самокритике». В письме товарищам в Сан-Франциско он утверждал: «Я всегда осознавал, что всякий желающий активно участвовать в нашей борьбе не должен ожидать ничего, кроме трудностей – огромных трудностей». В более позднем письме он размышляет: «Думаю, всех судей надо заставить провести по меньшей мере год в тюрьме прежде чем начать исполнять свою профессию. Это прибавит им реализма.
Во многих отношениях я очень рад возможности пройти через этот опыт. Я бы предпочел не находиться здесь, но раз уж я здесь, я многое узнаю». Позднее, когда его отец должен был исполнить свой долг присяжного в округе Тулар, он посоветовал «попытаться понять: когда человека отправляют в тюрьму на длительный срок, все становится еще хуже». В письме сыну – арестанту под номером 752783 – мать сообщала, что смогла, наконец, нормально поспать несколько ночей после его ареста и перевода в тюрьму. «Там ты, наконец, в безопасности», – писала она, передавая свои благословения. «Никогда, никогда так не говори, – огрызнулся Монте в ответном письме. – Я очень хорошо знаю, как оставаться в живых. Я не нуждаюсь в том, чтобы тупоголовые реакционеры решали, что хорошо для меня, а что плохо». 9 февраля 1987 года, в понедельник, охранник провел Сету, только что прилетевшую рейсом из Москвы в тесную кабинку помещения для посетителей, где уже стоял Монте. Они широко улыбнулись друг другу. Монте писал ей в Ереван длинные письма, адресованные «Моей любимой дорогой Сете», подписываясь «Тот, кто обожает тебя». За все время знакомства они только один раз крепко обнялись и пару раз поцеловались, но письма подтверждали его сильную привязанность. Сета хранила их как сокровища, но не могла быть уверена в том, что правильно понимает его план совместного будущего после выхода из тюрьмы: по его словам, каким-то образом они должны вернуться на свою древнюю родину, ныне находящуюся на территории Турции, там они будут работать, сражаться и растить детей в пограничных лагерях с вместе с товарищами по борьбе. Безумное, способное внушить любовь предложение. Отец Сеты принимал ее поклонников, обещавших ей комфортную и праздную жизнь, но она знала, что будет чувствовать себя в большей безопасности в партизанском лагере рядом с Монте, чем в тихом пригороде с другим. Она приехала во Фросн сказать Монте, что будет ждать его, как героини рассказов, прочитанных ею в детстве, – женщины, годами ждавшие возвращения своих воинов из гор.
Когда настало утро последнего посещения Сеты, Монте переступил порог комнаты для посетителей, собираясь обсудить длинный перечень неотложных тем. Но как только он вошел в кабинку и бросил взгляд на Сету, он не смог сопротивляться желанию перегнуться через перегородку и поцеловать ее. «Мелконян!» – постучал охранник. Такой контакт был нарушением правил. Поцелуй продолжался. Еще стук, более резкий: «Мелконян!» Сета прошептала ему в рот, что они должны сесть, но он только плотнее прижался губами к ее губам. В худшем случае они отправят его в mitard. – Я не хочу, чтобы ты туда попал! – простонала она. – Ничего. Это стоит того, – повторял он между поцелуями, от которых прерывалось дыхание. Несколько недель спустя в Present, газете ксенофобского Национального фронта Ле-Пена, появилось сообщение о приезде Сеты во Францию в качестве примера снисходительности президента Миттерана к террористам. «Я взбешен», – писал Монте 2 мая 1987 года. Рассказ о приезде Сеты, несомненно, дойдет до Агопяна (злейший враг Монте после раскола в АСАЛА. – Прим. ред.), «в результате ее семье будет угрожать еще большая опасность.» В конце долгой холодной зимы Монте сообщал, что за один только февраль 1987 года число заключенных во Франции увеличилось на 1400 человек, или на 3 процента. В некоторых тюрьмах число заключенных в 4 раза превышало вместимость камер. «При таких темпах они создадут для себя большие проблемы», – предупреждал Монте. И действительно, 11 июля 1987 года женщины в тюрьме Флери-Мерож отказались вернуться после «променада» в свои камеры. 14 июля, в День взятия Бастилии, к их протесту присоединились мужчины, и бунты распространились на другие тюрьмы. В тюрьме возле Марселя в ходе насильственного возвращения в камеру погиб один из заключенных, его товарищи разнесли в клочья треть заведения. 20 июля тюрьма Фросн включилась в акции протеста – Монте был одним из тех, кто спланировал и организовал «движение». К тюрьме направились грузовики со специально обученными полицейскими, но во Фросн дело обошлось без кровопролития. Тем не менее напряженность оставалась по-прежнему высокой, и весь следующий год продолжались спорадические вспышки. 7 августа, после того как выяснилась роль Монте в тюремном бунте, власти перевели его без предварительного уведомления в тюрьму Пуасси, в бывший монастырь примерно в 40 километрах к северо-западу от Парижа. Здесь Монте получил новый номер 9111, но сохранил статус DPS. В Пуасси содержалось около 400 заключенных – менее десятой части от «населения» Фросн, – и условия содержания во всех отношениях были гораздо лучше, включая смену постельного белья один раз в две недели и один телефонный звонок в течение месяца. Монте даже получил доступ в помещение для тренировок и невообразимую роскошь ежедневного душа. Важней всего была возможность питаться в бывшей трапезной за тремя столами вместе с дюжиной других заключенных. Двадцать месяцев во Фросн он питался за отдельным столом. «Когда ты так долго ешь в одиночку, начинаешь понимать, до какой степени прием пищи есть социальное событие», – писал он друзьям 7 августа 1987 года. […] Монте вышел из тюрьмы Пуасси 16 января 1989 года. Поскольку документы на высылку из страны еще не были заполнены и пункт назначения не был определен, он отправился из тюрьмы прямо в префектуру полиции возле знаменитого теперь Дворца правосудия. Новость об освобождении Монте распространилась быстро, друзья из комитета по защите, журналисты и почитатели съехались на Ile-de-la-Cite. Растущая цепочка доброжелателей объединила свои голоса в песне «Pour toi, Armenie», шлягере Шарля Азнавура.
Источник: журнал "Анив"
Комментариев нет:
Отправить комментарий