Первая тайна в жизни человека — рождение. Вторая — выбор пути. И то, и другое от нас не зависит
Он значит для нас так много, что сегодня мое слово о нем. Ведь надо же, надо написать об этом брошенном на произвол судьбы народе, опора которого — лишь его собственный дух. И об Андрани'ке как высшей аккумуляции армянского духа. О собранных в кулак лучших этнических свойствах, какими обладали и Саак Партев, Месроп Маштоц, Мовсес Хоренаци, Вардан Мамиконян, Хачатур Абовян, Комитас, Нжде и очень немногие другие. Андраник есть высшее выражение тяги армян к справедливости. Любой век только усиливает эту нашу тягу. Еще бы, при такой истории... И при таком сегодняшнем дне... Природа порождает фигуру защитника. Народного, национального защитника. Азгапаштпа'на. Когда слишком долго копится боль народа, когда погромы и резня превышают всякую меру, тогда предусмотрительная природа рождает андраников. Народные мстители? Мне больше по душе определение "народные ополченцы". Надо быть армянином, чтобы до конца прочувствовать смысл таких слов, как "надежда", "защита", "поддержка", "сострадание". Итак, он сын плотника. Отец Андраника хотел продолжения наследственной
профессиональной линии, но у сына очень рано обнаружились совсем иные интересы: его влекли военные игры и оружие. Он стал первым в роду военным. В роду, где были плотники, священники, учителя, ремесленники и торговцы. Голос призвания рано заговорил в нем, как во всех гениях. Еще во время учебы в местном гирахисарском училище Андраник посещал кружок молодежи, собрание пылких армянских юношей (сам он — из числа самых пылких). Юношей впечатлительных и неравнодушных, неспособных пройти мимо любой несправедливости, любого зла, лжи, насилия, фальши. Что их интересовало? В первую очередь вопросы освобождения армянского народа. Реакция самого главного правдолюбца кружка — Анрадника — на все происходящее была такова, что его дважды заключали в местную тюрьму. Главный стержень его обаяния — честность, нетерпимость ко всякому насилию и издевательствам над слабыми. Он не мог пройти мимо любой несправедливости. И, добавим, никогда уже не сможет.
Вот это — отзывчивое на правду и на чужое страдание сердце — и есть в нем самое главное. Все остальные его умения лепились вокруг этого главного стержня. Беженцы толпами шли на этот огонек его сердца. Слава его безмерно возросла, когда он убил полицмейстера Константинополя, этого "издевателя" над армянами. Так начинается в жизни Андраника гайдукство, полоса нелегальной жизни, которая длилась почти тридцать лет.
С 1985 года он в Сасуне. Бок о бок с Ахпюр Серобом, своим учителем и самым незабвенным другом. Андраник учился у Ахпюр Сероба истово, с наслаждением. Что помогает успеху любого учения? Влюбленность в учителя и голос призвания. До конца дней он помнил своего первого учителя. Помнил благодарно, влюбленно. Поручик Колмаков, написавший замечательные (даже в литературном смысле) воспоминания об Андранике, оставил нам описание восхитительного эпизода.
Джульфа. 1918 год.
"Был вечер. Слово за слово Андраник стал рассказывать, как в былые молодые годы он под командой своего любимого вождя Сероба дрался в этих горах с турками. — Вот, кстати, познакомьтесь, жена моего учителя Сероба-паши, — сказал Андраник. — И мы увидели старушку, которая, ловко соскочив с лошади, подходила в это время к нам. Нам интересно было видеть супругу знаменитого вождя армян. — Эта женщина была три раза ранена. Она участвовала во всех походах мужа. Когда мне было 20 лет, — говорил Андраник, — турки приговорили меня к вечной каторге, и я пришел тогда к Сероб-паше. И тут увидел я ее, эту поразительной тогда красоты женщину, которая так смело шла со своим мужем на смерть - то во главе небольшого отряда, верхом на арабском скакуне, то пешком, то сидящей сзади нас за скудной пищей... Я рассматривал эту женщину, стараясь отыскать в ее загорелых сморщенных от солнца, ветра и непогоды чертах старого лица следы былой красоты, о которой говорил Андраник. Но видел лишь сосредоточенное, вдумчивое лицо старухи. И только раз когда она по-детски улыбнулась, говоря с Андраником, черты ее разгладились, и блеснули молодые, красивые глаза из-под тонких, изящных бровей".
Сероб был обезглавлен. Но уж отомстил Андраник за Ахпюр Сероба, которому было тогда всего 35 лет: Андраник в свою очередь отрубил голову убийце своего учителя. После смерти Ахпюр Сероба Анрданик становится главой народных ополченцев. Сказалась ли тоска по Ахпюр Серобу, причиной ли тому были зрелые годы самого Андраника, но гайдукство никогда не взмывало так высоко, как в пору, когда его возглавил Андраник. Замечательный зрелый возраст вожака, его окрепшие умения, уроки Ахпюр Сероба, помощь Геворга Чауша, практика ежедневной борьбы — сказалось все. Сила Андраника в инициативе, во внезапном ударе, внезапном появлении отряда там, где его не ждали. "Всегда нападать!" — вот девиз Андраника. Сила его в особой зоркости глаза, таланте выбирать наилучшие позиции, наивыгоднейшие высоты, в горячей тайной поддержке крестьян, в их готовности приютить и спрятать фидаинов, дать им пищу и оружие. Что и говорить, истинно народное движение. Народное и во имя народа. Фидаинство, конечно, — более подвижная, более мобильная вещь, чем регулярная армия. Андраник — блестящий военный организатор. Бесстрашный, отважный, но и осмотрительный, дальновидный. Способный и отступить, чтобы собрать силы. Берегший каждого бойца. В который раз убеждаюсь, что великим отцом становится лишь тот, кто умел быть великим сыном. Благоговейным сыном. Ты со страждущими? Стало быть, наши сердца с тобой. Какой ратный шедевр ни возьмешь (в любой век и в любой точке земного шара), повсюду наталкиваешься на главное оружие и главную причину победы — человеческое одушевление, исходящее из одной точки. Ею оказывается сердце полководца и невозможность отступления. Главный огонь бьет именно из этого "пулемета". Все прочие орудия боя оказываются вспомогательными. Победа почти всегда зависит не от того, как ведется сражение (хотя и это важно), а от того, во имя чего оно ведется. Этого самого "во имя чего" у армян было более чем достаточно, и оно было более жгучим, более слезным, чем у неприятеля.
Что вспоминал он в Калифорнии в последние восемь лет своей жизни? Зимовки с отрядом в монастырях Тарона, скорбные дни Сасуна, Васпуракана? Свой отъезд в Тифлис? Участие в составе болгарской армии в балканской войне против Турции? То, как высоко оценило болгарское правительство его заслуги? Но когда началась Первая мировая война, армянский народ потребовал возвращения Андраника. И он вернулся. И снова взял на себя командование. Знаменитая победа при Дильмане у озера Урмия была первой ласточкой этого радостного возвращения. Награды, награды, награды. Звание генерала. Сверхчеловеческие усилия при обороне Эрзрума. Сорванной не по его вине обороне Эрзрума... Грустный путь с беженцами через Дилижан в Нахичеван и дальше к Хою, чтобы спасти беженцев. Нелегкие мысли над великой могилой Вардана Мамиконяна. Над полем Аварайра тишина? Нет, на горизонте уже двигались турки. Он еще сидел над могилой, а гроза уже приближалась. Даже час отдохновения и скорбного поминовения не был дан ему. Снова Нахичеван, затем Зангезур. Предательства, предательства, — Англии, России, других европейских держав, даже собственного правительства, заключившего унизительный мир вопреки ратным возможностям Андраника. И глубокая безысходность продиктовала ему шаг, который и посегодня вызывает нашу горечь. Весна 1919 года была для нас горчайшей: самый славный сын Армянского нагорья покидает его, выталкиваемый непониманием, глубочайшим сокрушением собственного духа. Он был честен, открыт и последователен в своих взглядах. И он был дальновиднее тех, кто, вопреки его подвигам на полях сражений, заключал позорные мирные договоры. Гражданские власти не всегда считались с ним, но народ любил его беззаветно. Он был народный герой, народный заступник, азгапаштпан Андраник. А что защитнику нации все гражданские службы! "Болен от всех тех интриг, которыми опутали его, благородного, доверчивого, великого, маленькие люди, чуждые страданиям народа, — люди, для которых почести и слава, добытые хотя бы преступными путями, были дороже интересов народа" (поручик Колмаков). Правительства великих держав предали его. Что для них была Армения! Европа-заступница? С этим мифом навсегда было покончено. Эта "заступница" блюла лишь свои собственные интересы. Христианская солидарность? Еще один развенчанный миф. И в присутствии католикоса всех армян Андраник распустил свой отряд в Святом Эчмиадзине и уехал. Сначала в Болгарию. Но там могла найти его турецкая пуля. И он едет в Калифорнию, во Фресно. После трех с половиной десятилетий величайшего ратного напряжения и редкой подвижности сразу обрушившаяся непривычная тишина, остановившаяся жизнь. И горькие мысли об оставленной родине. Было от чего сдаться духу (и какому духу!), вступить в медленное умирание. И душа его отойдет в вечность вечером 31 августа 1927 года. Сказались-таки десятилетия под открытым небом в залитых водой окопах, напряженные бдения ночных караулов в росистых рассветных травах высокогорья, сон с камнем под головой в горах Сасуна, грозы Лори и балканские ливни... Все, все сказалось. Он наказал жене после его смерти отправить его правую руку с указательным пальцем на родину, ибо именно этим пальцем он стрелял во врагов. "Если на сей раз боль одолеет меня, не оставляйте мое тело на чужбине... обязательно перевезите в Армению".
"Обаятельный храбрый воин, который был армянином в высшем смысле слова, который дрался за армян и ушел от нас безвозвратно, как и все герои, закрыв глаза в чужих далях..." (Ваграм Папазян). Сердце того, кто взял на себя заботу о целом родном нагорье, должно было быть сострадательным. И стальным делала его именно эта безмерная сострадательность. "Сироты и несчастные причиняли мне боль всю жизнь", — скажет он на склоне дней во Фресно. В этой отеческой мысли весь он. Думаю, на миссию его подвигла именно эта сердечная отзывчивость на чужое страдание. И, конечно, патриотизм. Великий действенный патриотизм. Там же, во Фресно, он не уставал повторять в разговорах: "Вечером перед сном вспоминайте о своем народе". Неусыпно днем и ночью о своем маленьком народе, а ночью особенно. В снах вставали перед ним картины трех боевых десятилетий, приходили к нему его фидаины. Сны были горестными и счастливыми одновременно. А пробуждение после таких снов - особенно тоскливым. И, что греха таить, он иногда завидовал им, убитым, но зато и навсегда оставшимся там, в родной земле, и не имевшим никакого понятия ни о каком Фресно. Они навек остались лежать там, где он знал каждую тропинку, каждый перевал, каждый камешек на дороге...
Я люблю смотреть на его портреты, особенно поздние. Они заряжают меня силой и верой. Этот взгляд, эти глаза ведут меня сквозь все коварство мира. Они освежают мой дух в особенно горестные минуты. А таковых и ныне не счесть. В те годы, когда шумела Площадь, просыпаясь, я каждое утро упиралась взглядом в его портрет за стеклом своего книжного шкафа. Там он сидит с саблей наперевес, приложив к виску палец. Белейшая шапка волос, замечательной прямизны и ума взгляд, волевая, крепкая посадка корпуса. Ордена. Рядом изящный овальный столик. Диван с какими-то завитками и декоративной обивкой. Словом, портрет в интерьере. Словно в комнату внесли гору и сразу смазали все масштабы. Фоном такому крепкому плечу лучше бы послужил горный кряж, а не тесный и несколько декоративный интерьер. Вот, правда, на хрупком столики перед ним карта. Так на свой лад обживал он любое, даже малоподходящее пространство. И все-таки пусть фотограф и неудачно сопряг мужественного рубаку с интерьером, мы и за это благодарны фотомастеру. Главное — он донес до нас зрелый крепкий возраст Андраника и этот взгляд, полный мысли.
В годы карабахского противостояния ежевечерне я выходила на бурлящую Площадь. Ее единение потрясало. И над ее праведными головами и голосами витал бессмертный дух Андраника. В воздухе — не в моем воображении — прорисовывались белый конь, рыжие усы, папаха, решительное лицо, умные глаза, пророчески глядящие в будущее. Уже в первые десятилетия века он предчувствовал и все грядущие армянские беды. Уже почти ничего не может сделать сегодня его ружье (что значит ружье в сегодняшнем лазерно-оптическом мире!), но эти глаза и это лицо — их мужество и воля - нужны нам сегодня больше всех стратегий, тактик и боевых оснащений.
Что ждет впереди память об Андранике? Не только народное поклонение, не только исследования, монографии, стихи и романы, но, как я уже сказала, и эпос о нем. Когда-то из фольклора родился эпос о Давиде Сасунском и Мгере, Айке Наапете и Вардане Мамиконяне. И, памятуя об этом неизбежном грядущем эпосе, надо каждую статью, каждую книгу и песню об Андранике бережно складывать в народную копилку. Да не останется незамеченным ни один штрих замечательной жизни, ни одна горькая складка этого мужественного лица, и да избежит тления память о великом вожде армян. Если есть такие герои, будут и книги. А потом эти книги прочтут новые юные поколения и воодушевятся на новые подвиги. Герой — книга — герой. Жизнь — летописец — жизнь. Шашка и перо — все в дело. "Бойцы вспоминают минувшее дни и битвы, где вместе рубились они". Поэт сидит в сторонке и слушает бойцов. А потом — уже новые юноши — слушают поэта. Так и идет жизнь — циклично, кругами, и потому вечно. Дитя мое, родина моя! Чем утешу тебя, истерзанную, изверившуюся, облитую кровью среди большого равнодушия мира? Вот разве тем, что "сеется в унижении, восстает в нетлении". Или, согласно другому переводу, "сеется в унижении, восстает в величии". И тем, что "кресты превращаются в якори". Слабое утешение! Но не забудем все-таки о превосходящей всякую меру чудовищной силе сцепления атомов углерода, становящихся алмазом. И еще не забудем о фигуре, одно упоминание о которой способно воодушевить нас. Интересно, был бы он доволен нами, сегодняшними, нашими ополченцами, сражавшимися в Карабахе? Я думаю, да. Если бы еще мы были столько же талантливы в строительстве государственности! Или момент этот все-таки уже наступил? Так не обманем же его последней веры, обращенной к нам и к тем, кто придет после нас.
Комментариев нет:
Отправить комментарий